Николай Иванович Никандров родился  в селе Решёты Красноярского края. Служил в армии на Тихоокеанском флоте. Окончил историко-филологический факультет Новосибирского государственного пединститута. Работал учителем в средней школе, преподавателем в профтехучилище, в вузе.С 1968 года —  на оперативной работе в органах КГБ СССР, полковник в отставке. Почетный сотрудник госбезопасности.В настоящее время является главным редактором многотомного «Сводного каталога культурных ценностей России, утраченных и похищенных  в период Второй мировой войны». Имеет несколько десятков публикаций по проблемам поиска и возвращения вывезенных нацистами музейных и церковных ценностей. Стихи, рассказы и очерки печатались в центральных газетах и в журнале «Наш современник». Заслуженный работник культуры Российской Федерации.

Некоторые из этих  текстов   прошли  «обкатку» товарищеского  одобрения  сослуживцев,   дозревая   в цепкой памяти бывалых  оперов    как  некий жанр  устного народного творчества. Коллеги  со  знанием дела уточняли  детали происходящего. Однако  предложения включить  эпизоды  с участием  агентуры и объектов  оперативных разработок  отклонялись. Эта  сторона  служебной деятельности, по понятным профессиональным и этическим соображениям, огласке не подлежала.

На  событиях  из жизни сотрудников  КГБ, а тем более  5 Управления,  тут же сфокусируется внимание наших недоброжелателей  из либерального крыла. Уж  они-то пребывают  в  постоянной  готовности размазать  ненавистную   «гэбню»  по  асфальту  истории.

А  наша   память призывает обратиться  к образу  чекиста  из поколения  шестидесятников. Благословенное  время 60-х годов  прошлого века предоставляло  советскому человеку шанс для выбора. Оперативники  5 Управления  сделали  свой выбор  — они  искренне  защищали  интересы  Отечества. И  не  их  вина, что по мрачным  лекалам западных  спецслужб в темных  лабиринтах  истории  ныне  растворяется необъятный  потенциал  великого государства!

Оглавление

1. Генералу гусь не товарищ
2. Шутка на вырост
3. Экзамены на чин
4. Наша  скромная  Лениниана

«ГЕНЕРАЛУ  ГУСЬ  НЕ   ТОВАРИЩ»

Мой  земляк  и  добрый  товарищ  — генерал-майор в отставке  Николай  Александрович  Горбачев – давно занят   самозабвенным исследованием   крутых  поворотов  ХХ века. Хрущевская  «оттепель», амнистия «холодного лета 1953 года», залихватское  разоблачение культа личности, освоение целинных  сибирских земель, убогие потуги на хозяйственно-партийные реформы, революционные открытия нефтеносных  районов Уренгоя, полет Гагарина и возрождение  революционной Кубы – это и многое другое  рассмотрено им с  симпатией, как и положено, в романтическом ключе. Именно  так  разбирают и складывают  грандиозные события  их непосредственные участники. Естественно, он  постоянно  обращается  к  эпизодам, связанным  с чекистской  работой за  рубежом, в Москве и Новосибирском  Академгородке. Протрубивши  не один десяток лет  в Центральном  аппарате на  Лубянке, Н.А. благополучно вышел  в  отставку, но  не «сложил  оружия», а  взялся за «упущенное, своё»: подготовил, написал и издал  интересную книгу «Воспоминания несостоявшегося  историка».

Перешагнувший  80-летний  рубеж  активной жизни,  генерал-сибиряк  и поныне  полон  сил  и творческих замыслов. В нынешнем, 2012 году, он бравым  паломником  посетил  Кижи и Валаам,  спустился   по Волге  до  Астрахани,  с наслаждением   вдыхая  остатки священного   духа  России.  Встретились мы  с ним  в октябре  2012 г. в коридорах   Центрального  госпиталя  ФСБ.  Заметно  поблекшие за последние годы, мы  присели на  диван в гостиной   и  предались  воспоминаниям  о незабываемом  времени  службы  в  Новосибирском   Управлении  КГБ. Перебрали  добрый  десяток   общих  знакомых,  заодно   припомнили  массу  смешных  и  грустных,  случившихся  на службе и за  её пределами,  эпизодов. И надо же,  почти  одновременно  в  памяти обоих  возникли  имена академиков,  отцов-основателей  Сибирского отделения  Академии  наук.

В благословенные  шестидесятые   они  —  неоспоримые   авторитеты  и  знатоки  ядерных  реакторов, ускорителей  и  бог весть  каких  ещё  научных  премудростей —  от Ленинских  премий и высоких  званий не  забронзовели.  Сохраняли  интеллектуальную  форму,  доброжелательный и несколько ироничный тон в общении  с молодежной аудиторией. Иногда   возникали  на  многолюдных  студенческих  ристалищах, посвященных  поэзии. Молодежь  ждала от  своих научных кумиров не нравоучений или, по-нынешнему, стремления  по-пиариться. Ученые  мужи   азартно  вклинивались  в  полемику  об  особенностях  поэтики  Андрея Вознесенского или  Роберта  Рождественского. Они знали тексты стихов Пастернака и Дмитрия  Кедрина, свободно  ориентировались в дебрях полузабытых  стихотворных  открытий. Их оценки   были  неожиданными  и к радости настоящих  ценителей поэзии —  точными.

Генерал Горбачев, возбужденный  воспоминаниями,  припоминал: — «В  то время  я  руководил  отделом  контрразведки  в  Новосибирском Академгородке,  и мне  довелось  по роду службы плотно  общаться с  академиком Соболевым. Хорошо  помню, как  после  деловой  части  разговора, на  рабочем  столе непьющего  Сергея  Львовича  регулярно возникала одна и та же  начатая  бутылочка  армянского  коньяка. Для  неофициального   разговора  «за  жизнь». Как-то  в разговоре  на  нейтральную тему  я вслух  предположил, что  большой  ученый, будучи  еще на школьной  скамье, был обречен  постигать  программу    как  минимум  на  уровне  «золотой»  медали. Академик по этому поводу  выразил  резкое  несогласие.

— «Вы  переоцениваете школьный  опыт. Потенциал  ученого обнаруживается не  вдруг, — отрезал  Герой  Социалистического труда, —  и  далеко  не  по  всем  параметрам». Сергей  Львович  мог   себе  позволить  общие рассуждения. И я приготовился  прослушать  академическую  лекцию  по затронутому вопросу. Но я  услышал  короткий  и  занятный    пассаж,  который    запомнил на всю жизнь.

— «Отличник, о  котором вы  говорите  – это, в  сущности,  гусь. Именно  гусь.  Птица  дородная  и  самоценная. Гусь  умеет  летать, но не как   птица.  И  бегает, но куда  ему  до  страуса. Да, он  смело  входит  в водоем  и  плавает. Не  рыба, однако. Вот  и думайте, выйдет ли  из  гуся  академик».  По  словам Н.А., у  него  ответа  не нашлось. А корифей  математики  умело  разрядил  обстановку.  — «Дорогой  Николай  Александрович, настоятельно рекомендую сравнительную  версию о гусе  и  отличнике  в  присутствии  медалистов  средней школы  и  обладателей  вузовских  «красных  дипломов» не упоминать. Не  простят!».

Я спросил Горбачева: — «А  не точила тебя мысль:  наши-то маститые   академики   среднюю    школу  закончили  «медалистами» или нет? Этот  факт   можно  было  запросто уточнить в  кадрах».

– «А  зачем?  Жрецам  науки  верить  можно». Генерал    подумал  и  подвел черту: «Мне бы   и в голову тогда  не пришло  — уточнить. Вспомни,  в  то время  престиж  ученого  был  на  священном уровне. Сейчас – не  то. Но  ведь  наука  продолжается».

Я  забросил  другую  «удочку»: — «Интересно, а  генерал  или, на худой конец,  полковник  из  гуся  получится?»                                                                  Николай  Александрович  ответил  не задумываясь: — «Среди  чекистов самодовольные   пернатые    не  водятся».

«ШУТКА  НА  ВЫРОСТ»

В  середине  70-х годов  аналитики   5  Управления   стали  фиксировать  заметный  рост  националистических и  русофобских  настроений  в  Прибалтике. Об этом не раз  докладывали  в  ЦК КПСС, вскрывали и анализировали  причины  происходящего, готовили  предложения, способные  «разрулить» назревшие проблемы. Для начала достаточно было организовать и провести   заседание  Политбюро ЦК КПСС. Однако политическое  руководство  страны   тревогу  органов  госбезопасности    проигнорировало.  Проблемы  усугублялись,  всё  оставалось  на  прежних  местах, только  национализм  и  русофобия  в  Прибалтийских  республиках  принимали  более  острые  формы.           Оперативные  кадры «пятерки» со времени её основания  формировались  с учетом интересов  автономий и регионов СССР. В составе Управления   активно и достойно  работали   представители и прибалтийских  республик.

Среди  аборигенов 1-го отдела оперативную работу в недрах Всесоюзного радио и телевидения вел  полуобрусевший   латыш Альбин В.. Отличавшийся отсутствием  явных  признаков  принадлежности к прибалтийскому племени, он не любил  находиться в  поле внимания  начальства,  не стремился поскорее отрапортовать об  успешно проведенной комбинации. Свою жизненную позицию Альбин   формулировал  на  флотский  манер, просто и ясно: держись подальше от начальства, но будь поближе  к камбузу. Никаких  дополнительных благ и  преференций по службе  он не ожидал, но и на рожон ради  сомнительного результата не лез. Сторонившийся сентиментальных проявлений в общении, наш герой профессионально, подобно Шерлоку  Холмсу, в домашней обстановке музицировал на скрипке, живописал на холстах и  даже сочинял стихи.  Благополучно  избегая  участия  в работе  партийного бюро, он  время от времени  терял  служебные  документы  и  был  озабочен  перманентным  разводом  с  супругой. Она  на дух не переносила  запаха  красок  и  звуков скрипки. По этому поводу    обращалась с заявлениями к партийному  руководству Управления, полагая, что  супруга вынудят   отказаться  от  вредных   привычек.

Как-то   я  возвращался  из  секретариата  с  кипой  полученных      документов. За  плотно  закрытыми  дверями  кабинетов  коллег  кипели  оперативные  страсти, решались проблемы  выездов  за  рубеж,  формулировались  основания  для    проведения  литерных  мероприятий    подозрительных иностранцев, назначались  по  телефону встречи  с агентурой….

Только  одна  дверь  была  широко  раскрыта,  в проеме  просматривался  мощный  стол  с   девственно  чистой  столешницей. За  столом  в  глубокой задумчивости  сидел  Альбин  и  методично  выпускал  изо рта   колечки  дыма. Мне  всегда  казалось, что сосредоточенный  на эфемерных  колечках  мыслитель  не просто  думает. Мысль  его, уплывающая в  мироздание  с колечками ароматного дыма,  должна  быть  чуть-чуть  значительней  и  романтичней    обычных  размышлений  тугодума. Мой   вопрос  упрощал  ситуацию: — «О чем думаем? К чему стремимся?».  Альбин  головы не повернул   и  бровью  не  повёл, бережно сохраняя  величественную  позу  римского сенатора. Затем   значительно изрек:

– «Понимаешь, старик, если  Латвия, даст бог,  сумеет  отделиться,  мне  прибавят  зарплату – за знание  иностранного  языка».

На  дворе  стоял  1975 год.  Произнесенная  в центре  площади  Дзержинского, у окна  с видом  на  Спасскую башню Кремля,  шутка коллеги  прошла  под мои аплодисменты. «Хохма» латыша   воспринималась как  оригинальная игра  оперативного ума.  Это было остроумнее  и глубже  реприз  из  репертуара  эстрадного конферансье или циркового клоуна.

Прошло  15 лет, и Латвии «бог дал» шанс обрести долгожданную  независимость. Трудолюбивых  представителей  балтийских народов  в спецслужбах России  вряд ли  уже отыщешь.  Рухнули   шутливые поползновения  Альбина  на получение надбавки  за  знание  родного  языка на территории  «оккупантов».  Вышедший  на пенсию Альбин В.,  по слухам,  был   свирепым  начальником  таможенного поста,  охраняющего   интересы  отделившейся  Латвии  на границе  с  Россией.

«ЭКЗАМЕНЫ  НА   ЧИН»

Резкая  смена  места  и  характера   работы в  зрелом  возрасте – событие более чем  серьезное. Четыре  года  я  увлеченно трудился  преподавателем  истории  и  эстетического воспитания  в  профтехучилище, подрабатывал  лекциями и семинарами  в  заочных  и  вечерних  вузах, параллельно «возглавляя»  литературное  объединение  городского  Дворца  пионеров в родном Новосибирске. Летом, презирая   праздность   каникул  и отпусков,  отправлялся  с  группами  школьников или студентов   в  экспедиции  по  Лене, Ангаре,  Байкалу, строящейся  магистрали  Абакан-Тайшет, по местам Сталинградской битвы  и Курского сражения.

Неожиданно  обнаружилась  нешуточная  угроза  заболевания  ларингитом. Начавшаяся  педагогическая карьера    получила  серьезную  пробоину. Активных  поисков нового  применения  своей  энергии  и  уже  проявившихся  знаний  и умений, я не предпринимал. От  предложенной  работы  инструктором  райкома  КПСС  вежливо  отказался. По материальным  соображениям  пришлось отказаться от аспирантуры  с  годичной  стажировкой  в  Москве.  В это время  в  структуре  Новосибирского  Управления КГБ   формировалась «пятая  линия».  Подходил  к  концу  1968  год. Интеллигенция  взахлеб обсуждала и осуждала  военное  «вторжение» в  Прагу.   «Повесить  всех  кошек»  на   руководство  нашего государства, у меня  не  получалось. Я уже  вгрызался  в  недра  отечественной истории  и кое-что  знал.  Слишком    много  полегло в  период  Второй  мировой  наших,  в  том  числе  и за тех  чехов,  которые  весь  период  немецкой  оккупации  ударно  собирали и   несметно  выпускали на восточный  фронт  боевые  танки  по  заказу  Гитлера.     Беседа  с  секретарем  Дзержинского  райкома  КПСС  была  не  очень  долгой – я ответственно  воспринял    рекомендацию  райкома пойти   на  службу  в  органах КГБ.  Но  для  меня,  оказывается,  предусматривались  особые  условия  приема  на  штатную должность младшего оперуполномоченного.  Курирующий  оформление моей  персоны  только-только  назначенный  начальник смежного  отделения  считал  себя   человеком  чрезвычайно  образованным  по  части  литературоведения. Этот  тип   агрессивного «знатока»  творческих  исканий  мне  попадался  не однажды. И не дай бог  покуситься  на  его  реноме  всезнайки. Так  вот: куратор  поручает  мне,  кандидату  на работу,  написать  аналитическую  статью. Ну,  например,  на давнюю  повесть местного   «классика» Афанасия  Коптелова.  За  счет  ночных  часов  я  на полном  серьезе  обдумывал  убогий  текст  сибирского  автора.  Статью  сдал  в руки  куратору  в точно  обозначенное  время. Через  неделю   мой  «труд» возвращают,  и без  каких-либо  объяснений    просят  подготовить  новый,  не  такой  «заумный»  вариант. Пришлось   до предела  упрощать  оценки  и  изложение  событий  произведения. Этот  вариант  получил  высокое  одобрение  куратора.  Меня  безоговорочно   зачислили  в  штат  Новосибирского  Управления КГБ на  должность  младшего  оперуполномоченного        5 отдела.

Следующий  этап, на этот раз проверки  моей  оперативной  сообразительности,  последовал  по  инициативе  начальника  нашего  отделения. Внешне моя  задача,  сформулированная  майором  Кушнеревым,  выглядела  до обидного  примитивной: официально «натурализоваться» и  поучаствовать  в работе    секции  театральных  критиков города Новосибирска. Анализировать   итоги  театрального  сезона, успокаивал меня  Лев  Александрович, не понадобится. Для этого нет оперативной необходимости. Но некоторые проблемы   могут  возникнуть  в  последующем. Секция  будет  работать  в  течение  2-х  часов  в  одном из  кабинетов  дома  актера.  Проникновение  в  здание  обеспечивает  оперуполномоченный  Пожидаев.  Результаты  доложить  к 17.00.

Что-то  мне  подсказывало: опытные  дяди  разрешили  новичку поиграть  в  «считалочку».   Но  поинтересоваться, так ли уж важно  присутствие    оперативного  работника на  журналистском  толковище,  я  не  решился.     У  меня  уже созревал свой  план  «натурализации».

Сопровождаемый  красавцем  Егором  Пожидаевым,  я  оказался за столиком  буфета, мимо которого    в  свою  заветную  комнату  шествовали  участники  театральной  секции. Они на всякий  случай  засекли  незнакомца, мило  беседующего с  их  куратором  из  КГБ.

И вот  Егор конспиративно  кивает — пора. Открываю  несмело  дверь. В мою  сторону  мгновенно  обращаются  глаза  и уши  присутствующих. — «Вы  к  кому?». — «Здравствуйте, я  к  вам,  на  заседание  секции». — «Простите,  с  какой  целью?»  — «Я преподаю  в  одном  из  профессионально-технических  училищ  основы  эстетического воспитания. Испытываю  потребность  повысить уровень знаний.  Вы позволите  войти?»  Куда  они  денутся,  позволят. Спонтанно  возникшая   ситуация,  видимо,  нарушила  привычный  порядок   ведения  дискуссий  и светских  междусобойчиков,  свободного   обмена  слухами  и  ограничила  употребление  ненормативной  лексики.  Как-никак,  в  аудитории  торчит  некий  тип,  возможно,  из  КГБ.

Известные  в городе акулы  пера,  скромные  зав.литы  местных театров,  редакторши  из  телевидения, принялись активно  обмениваться  записками. Выступления   были  дельными, даже  конструктивными  с  точки  зрения  истории и перспектив  местных  театров.  Заседанием  дирижировала   популярная  журналистка  из  областной  газеты  «Советская  Сибирь»  Замира  Ибрагимова.  После  выступлений,  дебатов, жарких  перепалок  возникла  мхатовская  пауза — взоры  присутствующих  обратились  в  мою  сторону. — «Вам  есть  что  сказать?  Время вами потрачено,  надеемся,  не  зря…»

Я, в  принципе, был  готов  к  такому  повороту.  «Легенду  прикрытия» сочинять  не понадобилось.  Два  года  я  подвизался  в должности  преподавателя  эстетического  воспитания, обучая  высоким  материям  ребят  одного  из  профтехучилищ. Сходу предложил  вариант  возможного  взаимодействия  участников  заседания  с  секцией  моих  коллег,  преподающих  в  46  училищах  города  основы   театральной культуры. Воспитатели  новой  смены  рабочего  класса, — я  выговаривался с неподдельным пафосом, —  в  ходе  живого  общения  с  профессиональными  ценителями  искусства  получат  не только  нужный идейный   импульс. В  течение  нескольких  минут  я  распинался,  доказывая   своевременность  и  новизну  предлагаемого  проекта.  Мой спич  прослушали  сдержанно,  на  соответствующем  серьезе, председательствующая  уточнила  и  записала в свой блокнот  адрес  упоминаемого  мной  профтехучилища.

В 17.00  на  стол  Льва  Александровича  я  положил  полустраничный отчет.  Начальник  отодвинул  бумажку,  не читая.

После    тернистых   дорог  по заданиям   внешней разведки,  Л.А. имел  склонность  «поучать  без  нравоучений».  И  я  приготовился  внимать.

— «Тебе  в дальнейшем  бумаг  придется  писать немало.  В  архиве «конторы» их будут хранить  бережно и  вечно.  Неверно  сформулированная  фраза  или  «смещенный»  фокус  события  в оперативном  документе    могут  серьезно  отразиться  на судьбе  ничего не  подозревающего  человека.  А  способ  страховки  от ошибок  один: при оформлении    документов   не  допустить   вранья!».

Начальник  отделения  подержал   листок  с моим  «отчетом»  и  снова отложил  его,  не  взглянув  на  текст. — «Вот  представь,  ты  уже  глубокий  старик,  давно  на пенсии. И тебя  приглашают  в  «контору». Так и так, Николай  Иванович, мы  тут,  разбирая  архивы,  обнаружили    исполненные  лично  вами документы. Поясните  нам  некоторые  эпизоды.

И  ты,  не притрагиваясь  к  делам,  даешь один-единственный  вариант  правильного ответа: я не помню, как все  тогда  происходило, но  происходило  именно так,  как  я написал. Что-либо  исправить  или  изменить  в  тексте  мне не позволит  моя  совесть».

Я  напрягся:  не допустил  ли   в  своем  кратком   «отчете»  невольного ляпа?  А  начальник  уже  набирал  номер  городского телефона. На  другом  конце, я понял  по  обращению, ответила  Замира  Ибрагимова.  После  обмена  приветствиями  и  кратких  реплик  ни о чем, Л.А.  между делом  поинтересовался:  как  прошла  секция? О чем  говорила  ему  Замира,  не знаю, но  разговор  закончился  фразой  моего начальника: «Фамилию  этого  преподавателя  из  блокнота  рекомендую  вычеркнуть  и  забыть. Это  мой оперативный  работник».

На прощание  Л.А.  подал  мне  листок  с  моим  злосчастным, так  и  непрочитанным, «отчетом»: «Возьми,  перечитай  и  уничтожь. Среди  оперативных  документов  ему  не место».

«НАША СКРОМНАЯ ЛЕНИНИАНА»

Я только-только прибыл из Сибири на постоянную работу в центральном аппарате КГБ СССР, осваивал свое «рабочее» место в просторном, но  перенаселенном лубянском кабинете, где впритык теснились столы оперов 5 Управления. Ненормированный рабочий день, как правило, был забит под завязку  оперативной рутиной. Все друзья-товарищи  были погружены в свои дела. Кто-то писал справки, кто-то изучал дела оперативного учета. Третий общался  с внешним миром при помощи телефона. «Кураторы» творческих союзов, редакций «толстых» журналов знали себе цену. По долгу службы они  запросто вступали   в контакт с маститыми и начинающими мастерами в сфере  литературы, театра, музыкального и    изобразительного искусства, включая мастеров советской эстрады.

Меня определили на неслабый участок — Секретариат Союза писателей с его Иностранной Комиссией.

Звонок дежурного из приемной генерала прервал мои изыскания по материалам  литерного дела, где были сосредоточены все  «зацепки» оперативной обстановки на «писательской линии».

Недолгое пребывание у генерала и мой слегка растерянный вид привлек внимание соратников. Они на время оторвались от своих важных разговоров и бумаг и, не задавая лишних вопросов, явно пытались скрыть жгучий интерес по поводу моего визита «наверх».

А я, не скрывая досады, брякнул:- «Иду в Кремль. Разбираться с Лениным».  Ген Геныч, старший нашей группы, на всякий случай отреагировал: — «На Лубянке так шутить не принято». Я пояснил: на территории Кремля «девятка» задержала человека, невероятно похожего на вождя. Пользуясь сходством, он нагло общается с посетителями кремлевских достопримечательностей, фотографируется с  иностранцами, берет за это плату. Мне приказано разобраться и принять соответствующие меры.

Товарищи тут же выразили мне сочувствие. Дали кое-какие советы как  разрулить  столь деликатную проблему.

И вот я вхожу в оперативную комнату, расположенную в чреве Кутафьей башни. За столом трое — два оперативника из «девятки» и некто, обликом напоминающий Ленина. Оперативники «девятки» молча давились от   смеха, двойник вождя простодушно  рассказывал им  о своих похождениях за кремлевской стеной. Меня представили как важного «начальника», перед которым «темнить» не имеет смысла. Я, следуя рекомендациям товарищей, включился в беседу, не требуя  подробного  изложения  событий.

Средних лет мужчина, с бородкой Ленина, веселыми глазами, в темно-сером пиджачке и галстуке в «горошек», привычно  рассказал  о своем  визите  на «Мосфильм», куда он заявился аж из Сибири с твердым намерением сыграть в кино роль вождя.

— «Мне предложили  заполнить анкету для какой-то картотеки, взяли две фотографии и сказали, что вызовут в нужное время для пробы. А возвращаться мне в Тюмень. Денег на обратную дорогу не хватает.  Вот и решил подзаработать на Красной площади».

Постепенно прояснился замысел заурядной авантюры по  эксплуатации облика вождя. Его  двойник родился и вырос в сибирской глухомани, каждое лето подрабатывает разнорабочим в экспедициях геологов.  Однажды кто-то из товарищей заметил, что их подсобник чем-то напоминает Ленина. Некоторое время вся бригада присматривалась к манерам и облику товарища. Во время краткого отдыха в райцентре в местном магазинчике  прикупили необходимый для перевоплощения реквизит — пиджачок, рубашку, галстук. Подбрили бородку, подобрали подходящую кепчонку и сфотографировали. Фотографию сравнили с портретом оригинала и подивились: ну, вылитый Ильич! Потом фотографировались коллективно. В центре, на стуле — вождь мирового пролетариата, а рядом с ним  прилично «поддатые трудящиеся» в  робах.  Снимались и за выпивкой, изображали напряженное внимание во время «выступления Ленина» перед бригадой,  старательно носили с ним   бревно. Шутили: дескать, Ильич был как никогда близок с народом.

Снимки с опаской смотрели мужики  окрестных селений.

Некоторые  не рекомендовали злоупотреблять попустительством местной власти, и посоветовали попытать судьбу,  пробиться на киноэкраны страны. Собрали деньжат на билет до Москвы и пожелали всяческих успехов.

Я заметно офонарел от этой истории. Представил снимки, на которых бывшие уголовники пьют самогон с Ильичем в обнимку. Я сам не один сезон махал на просеках топором, носил по тайге буссоли и замерял эклиметром стволы деревьев в подобных экспедициях. Хорошо знаю контингент освободившихся уховертов КРАСЛАГА. В рабочие бригады экспедиций они подряжались, чтобы заработать на выезд в европейские районы страны, поскольку полученные при освобождении суммы  проигрывали в карты или пропивали.

Смотрю на человека уже не первой молодости и дивлюсь его то ли наивности, то ли идиотизму. Он здорово смахивает на Ленина, каким мы его знаем, прежде всего  в  исполнении Штрауха, Смирнова, Каюрова. Когда-то кандидатуру исполнителя В.И.Ленина  одобряли Крупская и сестра вождя М. Ульянова. Но не они, близкие люди, а кто-то «со стороны»  обратил внимание, что Ленин после революции кепку не носил, а пользовался шляпой с круглыми полями. Кепка у него была для конспирации во время нелегального пребывания в Разливе. После Октября он предпочитал костюм-тройку, кепка здесь более чем неуместна.  Однако «ляп»  фильмов с участием вождя с кепкой постепенно  превращался в деталь образа и  стал штампом.                  В последующем скульпторы ваяли фигуру Ленина в пальто и с кепкой в руке. Собеседник понимает меня по-своему.

— «Вас, видимо, смущает моя шевелюра, — он немного смущен тем, что с ним разговаривают серьезно, без «нажима», — зато у меня ленинская улыбка». Надевает кепчонку,  скрывающую густой  чуб, щурит глаза и расплывается в неповторимой ленинской улыбке. Сходство поразительное, даже становится не по себе.  Он искренне убежден в том, что «Мосфильм» на съемки его непременно призовет. Я его поддержал в этом заблуждении. И посоветовал в Москву без приглашения киностудии в ленинском обличье не приезжать.                      — «Вам приходилось читать что-нибудь из написанного    Лениным?»                                                                                        — «Нет, не приходилось, не то у меня образование».

— «А как же думаете сыграть мысли вождя?»

— «Подскажут. И ленинская улыбка мне идет».

После моего доклада по телефону руководители двух родственных ведомств договорились отправить двойника в родимую Тюмень под негласным контролем проводников

Отправкой возмутителя кремлевского спокойствия занялись сотрудники «девятки».

Возвращаюсь в свой кабинет на Лубянке. Все товарищи разошлись   по объектам, на встречи. Вижу на торцовой стороне моего стола рамку с характерным для мемориальных досок текстом: «Он видел Ленина».

Какие добрые и остроумные у меня товарищи!

Прошло 34 года.  Наша комната на Лубянке претерпела ряд закономерных пертурбаций, товарищи уходили на другие участки работы, упразднили КГБ, «Пятерку», на обломках Советского Союза возник ублюдочный капитализм, и облик Ленина уже не вызывает прежних эмоций….

Но неизменным осталось теплое братство прежних обитателей лубянского кабинета с  мемориальным текстом. Ежегодные в течение 30 с лишним лет «посиделки» по случаю 7 Ноября и  других (государственного и персонального масштаба) событий стали доброй традицией  дружного  отделения  5 Управления.

В ноябре 2007 года мы стаей возвращались в Москву после очередной встречи  в хлебосольном особняке Вити Беренова под Рузой. На Арбатской площади высадился наш гуру и целитель Коля Жаворонков. У Манежа мы с Ген Генычем  решили  пройтись по Александровскому саду и Красной площади. Простились со Славой Петровым и двинулись от Манежа к Вечному огню. Выйдя за ворота Александровского сада, мы с Генычем  ахнули: двойник Ленина у цоколя  Исторического музея пил водку с последним Российским Государем.              На глазах многочисленных прохожих ряженый Ильич, с красным бантом на лацкане пальто, в кепчонке, наливал в стакан последнего российского императора (при шинели, и сабле)  водку. Эти опереточные персонажи, подгримированные и полупьяные, цинично «подрабатывали», но не на  проезд до Тюмени или Ипатьевского  дома. А, возможно, они просто весело проводили время.

Мы с Генычем переглянулись и вспомнили давний  случай с  двойником вождя. «Мы что,  опять  увидели Ленина?». Геныч  добавил: «И Государя ».